Чуть слышно шепчется с травой, поверяя ей бесстыжие ночные тайны.
Ласково убаюкивает кусты сирени, густо присыпанные гроздьями умытых звезд.
Мириадами прохладных язычков жадно лижет стекла веранды, просочившись сквозь непроглядные заросли хмеля.
Ищет лазейки в черепице, чтобы незваным гостем бесцеремонно заглянуть к ласточкам.

Я давно стою на веранде, дышу свежестью мокрого дерева и влажной листвы.
И с упоением слушаю дождь. Я люблю дождь.
Мы с ним заговорщики, связанные одной тайной...

... Гляжу, не отрываясь, прямо. Туда, где на противоположном берегу мерцает вдалеке рассеянными огнями высокий мост, а на бетонных шахматных полях одна за другой медленно гаснут клетки.

Мы замерзли, и все равно не торопимся возвращаться назад, под родные крыши, в тепло и уют постелей.
Мне нужно домой. Уже так поздно.
Дома меня ждет папа и серьезный разговор.
А здесь - ты, черный мотоцикл поодаль, и сумеречная река.
Она еле слышно журчит, ленивой змеей скользя между плотным частоколом камыша.

Я боюсь шелохнуться, чтобы не нарушить эту пронизанную током тишину и думаю о всякой ерунде.
Например том, какие у тебя красивые брови. Темные, волосок к волоску. Они чуть сходятся на переносице. Где же я такие видела? Кажется, в каком-то журнале. Да, точно, ты похож на того загорелого улыбчивого парня в белом вязаном пуловере. Я помню то фото: на фоне бьющего в глаза синего неба - четко обрисованные чуть вьющиеся темные волосы и абсолютно идеальные брови.
Как у тебя.

Не поворачиваюсь, и в то же время всем существом ощущаю малейшее твое движение. Горячие пальцы, крепко сжимающие мои озябшие плечи, прерывистое шумное дыхание, взгляд, чутко ощупывающий и запоминающий мой профиль, чтобы потом воспроизводить его по памяти несметное количество раз.

С тайной гордостью, рассматривая твою очередную картину, я буду потом ликовать, выхватывая из всего многообразия форм, красок, сюжетов, едва уловимые намеки на мое присутствие в твоей жизни. В тысячах чужих лиц, как в разбитом на осколки зеркале, отражусь по кусочкам я, сотканная из твоих снов, фантазий, воспоминаний.
Вот у этой купальщицы мои ресницы; у той русалки, обнимающей дельфина, - мой рисунок губ; у твоей Леды - моя линия носа, а у Клеопатры - моя прямая, над самыми бровями ровно подрубленная челка.
В них все пронизано моим дыханием, и я буду замирать каждый раз, скрывая радость, - не забыл, помнит.

Но это будет много позже. А сейчас - лишь ты и я, совсем юные, никем еще не обманутые, не успевшие разочароваться в людях.
Не успевшие разочароваться в любви.

Дождь пошел внезапно.
Будто по мановению невидимой дирижерской палочки смолк сладострастно-дремотный стрекот ночных насекомых, поглощенный ровным шумом дробящейся высоко в воздухе воды.

Всего один взгляд. И безмолвный ответ. Моя рука в твоей.

Ехать невесть куда, безрассудно доверяясь инстинкту.
Мчаться под проливным дождем навстречу продувающему насквозь ветру.
В безуспешной попытке согреться, теснее прижиматься к твоей спине.

Пока ты загоняешь мотоцикл под навес, безучастно разглядывать пузырьки, лопающиеся на поверхности луж.
А потом в одно мгновение рвануться навстречу робкому движенью, шагнуть за порог. Не отнимая губ, путаясь в одежде, стягивать друг с друга задеревеневшие джинсы. Неловко ощупывая тела, знакомиться со всеми впадинками и выпуклостями, узнавать, пробовать.

Это первое вкушение плода.
Самого запретного, самого сладкого, самого волшебного.

Запомнить на всю жизнь аромат твоих намокших под дождем волос, с которых сыплются дротиками капли. Сотнями игл они вонзаются в меня, когда ты жадно целуешь в губы, трешься всем лицом о плечи, спускаясь к темнеющей ложбинке.
И будто бы так и нужно сейчас - не стесняться ничуть, что одеяло сползает все ниже, обнажая то, что никто до тебя не видел.

Вселенная сужается до размеров крошечной темной комнаты на неотопленной даче.
До запаха мокрой древесины и слежавшейся постели.
До склонившегося надо мной силуэта.
До ожога на губах.
Есть только ты и я.
И дождь, дождь, дождь...